Память по женской линии [litres] - Татьяна Георгиевна Алфёрова

Конечно, им надо было ехать на дачу, в городе стало совсем темно и скучно, в городе даже почерневших роз, даже котов с их усами и полосками не видно в сумерках. А на даче хотя бы печь: веселая, живая, жаркая. И прожорливая, к сожалению: им пришлось коротенькой пилой распилить вишню, вырезанную в сентябре. Но это было весело, живо и да, жарко. Они согрелись до того, как растопили печь, и принялись встречать ноябрь, кто перцовкой, кто коньяком.

Сад уже не казался мрачным, а в доме не было зябко, и проголодались, и съели нехитрую закуску, напились чаю. Продолжили перцовкой.

Хорошо на даче в начале ноября.

У собаки нашлась работа: гонять надоедливых котиков и мышей заодно, залезать по грудь в канавы с темной водой, пачкать светлое брюхо, лаять на гнущиеся под ветром, отягощенные изморосью кусты.

– Помнишь, как мы ездили в Таллин на концерт Яна Андерсона? – спросил друг мужа. – И в вагоне сплошь курсантики, а кто-то тоже дудел на флейте?

– Угм, – согласился муж.

– Бульк, фью, – всхлипнула перцовка, кончаясь.

Застольный разговор, однако, продолжался, не прерываясь. Перцовку сменил джин. Отечественный.

– А вы знаете, что у Леши и Иры общий ребенок? – спросила жена.

– Угм, – удивился друг мужа.

– От кого? – немедля поинтересовался муж.

– Бульк, фью. – Бутылка коньяка догнала перцовку, переезжая в пластиковый пакет. Мусорка на даче уже не работала, мусор жаждал переезда в город вместе с хозяевами.

Заглянула собака, выпустила лепесток языка, фыркнула и вышла, эти разговоры ее не заинтересовали.

Дождь усиливался, печка дымила, время близилось к закрытию местного магазина.

– Отчего бы панам не продолжить разговор в рамках цивилизации? – вежливо поинтересовался муж.

И все завертелось. Жена паковала остатки хлеба и пристегивала собаку к поводку. Друг мужа искал вязаную жилетку, муж, сам, искал сумку с ключами от городской квартиры, где можно послушать любой, вообще любой концерт Jethro Tull. На даче тоже можно, но дома все же не так сыро, да и заначка есть. Магазин-то закрылся. И на даче, и в городе.

Жена самолично залила непрогоревшие поленья в печи недопитым чаем. Глупость, само собой, но мало ли.

Втроем, плюс самостоятельная немецкая овчарка, явно не одобрявшая хозяев, погрузились в электричку. Какое счастье, что ехать всего полчаса! Даже контролеры не успели дойти до хвоста поезда. Еще чуть-чуть – и вот дома, в расстоянии полутора сантиметров, то есть толщины двери, от сухой, пусть немного холодной (отопление недавно включили) квартиры, от Jethro Tull, от заначки, о которой пока еще не знает жена, но скоро узнает и вряд ли расстроится, обрадуется, само собой, иначе зачем такая жена, от пельменей в морозилке, в конце концов.

Собака тоже приободрилась, хотя не приветствовала отъезд с дачи – у нее оставались там дела, даже кроме полосатых котов.

Первой под дверью квартиры, понятно, стояла собака. Черный ее чепрак, выгорая до рыжего, стекал к груди и лапам непонятного из-за грязи цвета. Вторым был муж – у него ключи, надежа-государь. Жена и друг мужа сгрудились толпой за ведущими.

– Ну? – уточнила собака, поворотив морду к хозяину.

Жена и друг все уточняли детали давней поездки в Таллин. Даже спорили.

– Ключи у тебя? – вклинился муж в их оживленный диалог. Не сказать что некстати.

Собака поняла первая. Она легла на коврик под дверью, твердо решив экономить силы.

Друг мужа начал клониться и теснить собаку на придверном коврике: его автопилот решил, что задача выполнена.

Семья замерла ненадолго над раскинувшимися телами, посверлила глазами один другого, но ключи от того не появились.

– Я сейчас, – решительно сказал муж, но его колени решили иначе, и он присоединился к группе на коврике.

Собака отпихнула друга, освобождая место хозяину.

– Ключи от дачи! – Жена разговаривала неласково.

– Я сейчас, – повторил муж и хотел бы продолжить, но задремал.

Собака милосердно позволила жене обыскать хозяина, чтобы достать дачные ключи, и твердо обещала, что посторожит сколько надо. Из угловой квартиры на лестничной площадке вышли сосед со стаффордширским терьером, но собака обещала мир и покой, потому даже не гавкнула. Прикрыла лапой хозяина, но и на его друга поглядывала – хозяйство, свое.

Электрички в ноябре ходили редко. Выручали маршрутки, пусть от них было страшновато идти из цыганской деревни, где у закрытого магазина на шоссе собирались отнюдь не местные цыгане, а охотники до веселья, прихотливее, чем алкоголь.

Жена не заметила, как доехала до дачи, как миновала заповедный магазин с группой подростков перед ним, слегка очнулась, окаченная водой, которую накопил давно отцветший жасминовый куст у калитки. Ее вела злость, она же давала силы.

Ключи лежали на виду на столе, на пестренькой клеенке. Не сиротливо – рядом ополовиненная бутылка джина.

За окном в сырой темноте орали счастливые коты, избавившиеся от временных жильцов дачного пространства. Еще можно было успеть на последнюю электричку. Она успела.

Собака сдержала обещание. Они сообща растолкали мужа и его друга, затащили в квартиру. Собака даже отказалась от ночной прогулки – вошла в положение. Лежала в кухне на линолеуме, с вымытыми лапами и снисходительно наблюдала, как люди допивают свое, невыносимо пахнущее экстрактом можжевельника.

Разборки – утром. Когда рассветет и подсохнет.

Чужие дети

В соседней квартире так часто менялись жильцы, что я не успевала запомнить их лица.

Квартиру сдавали. Жильцы регулярно съезжали, как заговоренные. Может, с квартирой что не так?

О том, что въехали настоящие, а не временные хозяева, я узнала однажды после полуночи: в нашу общую с соседней квартирой стену застучали, протестуя против переборов гитары Карлоса Сантаны, несогласных голосов и звона посуды. Мои ко всему привычные гости хихикнули, нажали кнопочку на панели, и гитара зазвучала тише. Я поняла: слева появились хозяева, ведь жильцы не имеют обыкновения воспитывать соседей. Но лица хозяев, а ныне – постоянных соседей, запомнить с ходу тоже не удалось.

Другое дело голоса. Открывая наружную дверь, обратила внимание, что соседскую покрасили морилкой. Пока возилась с замком, услышала из-за свежеокрашенной:

– Я тебя обожаю!

Голосок явно принадлежал молодой женщине и звучал слегка истерически. Реплика-признание выражала благодарность и служила высокой оценкой покраски двери, как я уяснила из последующего разговора, позавидовав по-хорошему. (Я не подслушивала: замок, собака железная, традиционно капризничал, за что его и поменяют через полгода, но за это оставшееся ему время замок возьмет свое ключененавистническое.)

Позавидовала, потому что, увы, ни за какую дверь и даже за дюжину дверей не смогла бы мужу с порога вот так: обожаю, дескать. За то, что покрасил морилкой. То есть обожаю, наверное,